МАТ: СУЩНОСТЬ И МЕСТО
К числу непреходящих чувств относится удивление. Десять лет звучат дискуссии о мате — и продолжают поражать безмозглостью. Не остаётся сил верить Дарвину, что человек произошёл от обезьяны, если родословная большинства с очевидностью упирается в дубовый пень.
Трудно без предварительной подготовки сообразить, чем занимаются лингвисты кроме онанизма, который также прерывается с необратимыми возрастными изменениями.
Из всех русских классиков для нас важнейшим остаётся Козьма Прутков: зри в корень! Не зрят. Под корнем понимают скабрезное.
Вопрос первый. Какова основная функция табуированной лексики? Повышенная эмоциональная нагрузка. Как следствие — расширение и многозначность нагрузки семантической, и в контексте матерное слово может значить всё, что угодно.
Повышенная напряжённость превращает мат в джокер, способный заменить любую карту в колоде языка. Мат экстраординарно экспрессивен. Служит выражению крайней степени чувств.
Всегда? Нет. Если материться постоянно — слова себе как слова, просто в некоторых официальных и приличных ситуациях они неуместны, грубы, возмутительны, звучат неуважением к слушателям, презрением, хамством. Почему? Потому что нарушается общепринятое табу.
Каковы ещё функциональные нагрузки мата? Неформальность общения.
Вопрос второй. Что составляет сущность мата? Ответ: табу. Табу есть сущность мата. Весь смысл матерных слов и выражений именно в том, что они запретны. Употреблять их принято считать грязным, невоспитанным, жлобским и так далее.
Но: ведь все их знают и почти совсем все как-то, пусть изредка, в определённых ситуациях, употребляют. Тогда — а зачем нам ханжество? Зачем запрещать то, что существует независимо от наших запретов и пожеланий?
Вопрос третий. Набил оскомину. Так можно ли снять с мата табу? Дать этим словам равные права языкового гражданства?
Вообще можно всё. Можно жеребца сделать сенатором, прецедент имеется. Вопрос в другом: что из этого последует?
См. ответ 2 на вопр. 2. Нельзя. Почему? Потому что ничего не получится. Как так? А вот так. Слова останутся, а мат исчезнет.
Вот есть огромное помещение: язык. И при нём — тесный чуланчик с вихлястой дверью. Можно убрать эту дверь вместе с фанерной перегородкой? Да. А что будет? А будет одно большое помещение. Заметим ли мы, что оно стало больше? Практически нет. К паре тысяч кубических метров языкового пространства прибавилось ещё несколько дециметров. А останется ли у нас два помещения, как раньше? Нет, теперь только одно. То есть: у нас практически ничего не прибавилось. Вот только двухкомнатная квартира стала однокомнатной.
Раньше, значит, был «двухкамерный» язык, и состоял он из двух лексических пластов: нормативного и ненормативного. А теперь стал упрощённый, однокамерный. Ненормативный пласт исчез, вместе с ним исчезло понятие нормы, потеряло смысл, не осталось чего отделять одно от другого.
Понизилась структурированность языка. Повысилась языковая энтропия. Функции мата практически исчезли. Исчезла ролевая функция: я матерюсь, ты материшься, он матерится, они матерятся, и это уже не выражает, что один говорун разносит другого, или что оба прикидываются крутыми хулиганами, или командир размазывает провинившегося подчинённого, или подчинённый даёт понять командиру, что видал его в гробу, или что мы трое сейчас не на лекции в университете, а в подъезде пьём на троих. Исчезла функция неформальности общения: чтение лекций аспирантам и ругань со шпаной в подворотне звучат теми же словами. Исчезла функция экспрессии: все слова разрешены и равны, и когда ты вмазываешься на машине в столб, нет никакой разницы в эмоциональности последнего слова «пиздец!» или «конец!». А пока-то есть, а?
Табуированность мата не означает, что его употреблять нельзя; все употребляют. Табуированность мата означает, что употребляя его — ты нарушаешь и взламываешь табу, суёшь в общее языковое помещение слово из отдельной кладовки, и весь язык, фигурально выражаясь, вылупляет глаза на это слово: ох да ни хрена себе нам соседушку засадили!
Детабуирование мата означает: трёх соседушек умыли, приодели и поселили вместе со всеми. Долой дискриминацию: и «пизда», как равная коллега и подруга, села на одну лавочку с «влагалищем», «щелью» и «половым органом». И говори что хочешь, и никому нет дела.
Оп! — внимание. Вот именно: «и никому нет дела». А сущность мата — чтобы кому надо было дело! Я не просто называю предмет или действие — я одновременно оскорбляю тебя, или даю тебе понять, что мы оба — свои, не какие-то чужие на формальном уровне, или сам себе говорю: чужих рядом нет, или вообще никого рядом нет, и рассупонюсь-ка я душевно, изолью имеющееся свободно и без напряга. И так далее.
То есть. С детабуированием мата мы добавим к нашим двумстам тысячам слов ещё три. Процент в нолях после запятой считайте сами. А потеряем лексический пласт и норму как таковую. Вот такая нехитрая арифметика.
Мы ничего не добавим к тому, что и так имеем. Наоборот: мы лишимся кое-чего из того, что имеем. Понятно ли, ясно ли? Или ещё проще требуется?..
Ещё вопрос, как неизбежное следствие. Так употреблять ли мат в книгах или тем паче с эстрады?
О книгах. Здесь мат представляется допустимым только как редкое, сильное, «сине ква нон», исключение. Когда смачный бряк мгновенно добавляет красок и эмоций тексту. Книга, написанная сплошным матом — та же попытка детабуирования, и делается такой текст грязновато-скучным, как речь низколобого люмпена, который не матерится, а просто так разговаривает. То, что втыкается в каждом абзаце и строке, теряет экспрессию, экспрессия мата не может тянуться во времени, как жвачка. Мат — это протуберанец на солнце языка: а сплошные протуберанцы всего лишь сливаются в новую поверхность, клочковатую и рыхлую по сравнению с настоящей. Пускание языковой энергии в сплошные протуберанцы быстро истощают энергию языка — а равно и одновременно энергию восприятия соучастника-читателя. Получается вялость и неприятство.
Ещё: чтение книги — акт интимный. Читатель наедине с автором, вдобавок автор скрыл себя за текстом. Книга не рассчитана на чтение публике вслух, поэтому допустимо в ней больше, чем на публике. Читателя никто не видит, не слышит, может, он вообще эту книгу в сортире читает, его дело. Какает и читает. Если ему можно при чтении какать — автору можно порой и выразиться. Для пользы дела.
А вот в зрительном зале какать не принято. И мат со сцены заставляет зрителя вдруг ощутить себя не то на блатной сходке, не то в загаженном подвале, не то за хавло отсталое его считают продвинутые актёры. Он же на концерт в грязных кальсонах навыпуск не заявился!
Заключение. Наличие языковых табу всегда и во всех развитых языках говорит об объективности этого процесса. Табу есть обогащение языка и усложнение его структуры. Отмена табу — есть обеднение языка и упрощение его структуры. Эти периоды ложатся на эпохи упадка цивилизаций, размывание морали и энтропию социума. Хай!
М. Веллер, «Песнь торжествующего плебея»
